Встречи с совами .

Вступление

Статья «Встречи с совами» вполне оправдывает своё название, поскольку речь в ней пойдёт не о познавательных фактах, а буквально об описаниях моих встреч с этими птицами и наблюдений за ними. А потому абсолютно всё основывается на рукописном материале, накопленном почти за тридцать лет и собранном, прежде всего, с Комсомольского района Ивановской области и реже – Ильинского. Всю статью я разбил на несколько глав, посвящённых тем видам сов, с которыми доводилось встречаться. Надо отметить, что за столь большой стаж, число встреч с каждым видом – можно пересчитать по пальцам (настолько они редки). Тем не менее, всё хотелось показать максимально насыщенно и эмоционально, особенно, в плане описания природной обстановки большинства сюжетов. По этой причине некоторые главы состоят, как бы из маленьких рассказов. Особое внимание уделяется найденным следам жизнедеятельности сов: погадкам, остаткам пищи, выпавшим перьям и пр. Статья может показаться скучной и утомительной (тем более, учитывая такой объём), поскольку напоминает один сплошной хронометраж перемешанных событий разных лет и подобно прочим авторским дневникам, не является познавательной. Тем не менее, мне давно хотелось переворошить весь свой имеющийся по данной теме материал и объединить его в один общий итог.

Глава первая. Начало

Впервые мне довелось познакомиться с совами в далёкую пору моей юности во время летних каникул в отдалённой и отживавшей свой век деревне в Ильинском районе Ивановской области. Деревушка, с её оставшимися двумя жилыми домами и её окрестности были забытым уголком дикой природы, где я регулярно вёл свои наблюдения за птицами, делал первые открытия и проходил определённый этап на пути становления начинающего натуралиста. С неиссякаемой жадностью я искал любые встречи с птицами: наблюдал за ними, перелистывал определители, всё время, пытаясь опознать каждый новый для меня вид. И всегда вёл подробные дневники, стараясь не упускать ни одной детали.

Именно тогда, 1 августа 1991 года, в ничем не примечательный день, собирая в огороде малину, с нижних ветвей старой липы, стоящей неподалёку, я случайно спугнул пернатого хищника. Почти бесшумно взмахивая длинными крыльями, светло-серая, в целом, птица, с узкими продольными пестринами на груди и брюшке, снялась с двухметровой высоты, после чего, поспешно перелетела в сторону ближайших тополей, где и скрылась из вида. Это была сова! Как потом выяснилось, их было в деревне две. С каждым приходом ночи эта пара начинала свою активность. Уже после 21 часа, в поздних вечерних сумерках птицы начинали активную перекличку (протяжные пронзительные голоса), равно как и перелёты по старым и молодым деревьям: липам, ивам, тополям. Пока было достаточно светло, силуэты перелетающих, либо сидящих сов можно было видеть на фоне не угасшей зари, или тумана, стелящегося по низинам. Одним из запомнившихся моментов было, когда почти в полной темноте, пара сов принялась низко и совершенно бесшумно кружить надо мной, когда я как-то, вышел на ровное и открытое место, вызвав у меня недоумение и, признаться, страх. Подобного я ещё не видел, но ощущения были непередаваемы. Кстати, на фоне чуть более светлого неба, пусть и неотчётливо, но было видно, что совы разняться в размерах, отчего я подумал, что имею дело с разнополыми особями.

Но самым, пожалуй, трепетным и проникающим в душу воспоминанием было, когда уже ничего нельзя было увидеть в полнейшей темноте, а комары съедали заживо, я уходил в дом, точнее, его летнюю пристройку, - «терраску» (как мы её называли), где ночевал каждую тёплую ночь. И вот там, засыпая на старинной скрипучей кровати под звучные переклички сов, я вдруг вздрагивал от их голоса, внезапно раздававшегося прямо надо мной, а затем до меня доносилось лёгкое поскрёбывание коготков – сова, или обе, садились к нам на крышу (до них можно было достать рукой) и продолжали своё активное общение. Улыбка скользила по лицу, а дыхание замирало: я изо всех сил старался не спугнуть птиц. И именно такие моменты сближения с таинственными ночными птицами превратились с годами в ностальгию по моей беззаботной юности, проведённой в моей деревне в то, последнее лето…

Итак, оставшиеся десять дней каникул в деревне, начиная с самого первого дня встречи, я посвящал этой паре сов, открывавшей свои вокальные и показательные выступления с наступлением темноты. Не было голосов только одну ночь, когда шёл дождь. По серой окраске нижней части тела ранее спугиваемых со старых деревьев днюющих птиц, соответствующим размерам, а также отсутствию «ушек» у сидящих в сумерках птиц, я определил их в те годы, как, серых неясытей. Однако, спустя много лет, пролистывая старые записи, где указывался их голос (протяжные и пронзительные звуки «кииии», а также более редкое и короткое, быстро повторяющееся, «квит-квит-квит»), я пришёл к выводу, что скорее, имел дело с ушастыми совами. Получается, я допустил серьёзную путаницу в определении?! Впрочем, сейчас, по истечении стольких лет мне уже неважно, с кем на самом деле я имел дело, с неясытями, или ушастыми совами. Самое главное - тогда в 91-м, тёплыми августовскими вечерами и ночами я впервые наслаждался долгими наблюдениями за самыми настоящими совами!

Что же касается именно серой неясыти – вида крайне редкого в моих наблюдениях – кое-какие встречи и косвенные случаи, подтверждающие её пребывание в моей местности, всё же были. Об этих редких встречах с данной совой и пойдёт речь в следующей главе.

Глава вторая. Серая неясыть

Уехав из своей деревеньки 10 августа 1991 года, я тут же сделал в своём дневнике пометку, что следующим летом, отдыхая здесь, я вновь вернусь к наблюдениям за совами с ещё большим энтузиазмом. Но наблюдений больше не было. Равно как моих каникул и самой деревни. В марте 1992-го года умерла моя бабушка, спустя полгода – дед, у которых я гостил почти каждое лето. Быстро умерла и деревня. Но мы с родителями ещё наведывались сюда: проверить пустой дом, забрать что-то нужное. Так случилось и 25 октября 1992 года.

Стоял чудный морозный день. Солнце заливало светом всё кругом, а подмороженая земля была покрыта слоем сухого инея. Подойдя к нашему дому, я, не без труда отворил дверь на двор. Из его темноты, сквозь несколько щелей, образовавшихся в результате развала брёвен, исходил яркий свет. Почти сразу же раздался звук, по которому легко понять, что кто-то поспешно через один из проёмов в стене пытается выбраться наружу, испуганный моим появлением. Выбежав со двора, я бросился к огородной калитке, как сразу же успел увидеть большую длиннокрылую птицу, отлетающую от нашего дома. Неохотно и как-то тяжеловато взмахивая широкими крыльями, она вылетела за нашу усадьбу, перелетела через огород соседского дома и скрылась среди двух-трёх высоких тополей, образующих, вместе с молодой порослью вокруг, что-то вроде тополиного островка. Я узнал в птице сову.

Тут же схватив бинокль и блокнот с карандашом, я направился к этой группе деревьев, росших в низине, метрах в ста от нашего дома. С хрустом наступая на иней и замороженную траву, я, разумеется, привлекал к себе внимание, но это было неизбежно, как бы аккуратно я ни шёл. Я даже знал, примерно на какое дерево села птица, и, уже подошёл к нему почти на 20 метров. Но никого видно не было. Я стоял и пристально вглядывался довольно долго. Редкие молодые топольки, стоящие вокруг высоких деревьев не мешали обзору. Но то, что я увидел дальше, меня немало удивило! На том самом, запримеченном мною тополе, на высоте четырёх метров от земли, у основания ветки, прижавшись нижней частью тела к стволу и вытянувшись почти вертикально во всю свою высоту, передом ко мне сидела обыкновенная, или серая неясыть. Это было поразительно! Сова словно осознанно имитировала сухой древесный сучок! Под стать древесной коре был и характерный, словно покровительственный рисунок её оперения. Белые опушённые пальцы с тёмными коготками обхватывали основание ветки. В целом, её окрас был серым: по груди и брюшку струились тёмные широкие пестрины, пересечённые узкими поперечинами. Клюв – салатно-желтоватого цвета. Спина и крылья имели буровато-серый окрас, с каким-то, как впрочем и везде, хрупким оттенком. Всё оперение неясыти плотно прилегало к телу, сова была одинаковой толщины во всех местах, но голова казалась вытянутой в большей степени. Неясыть не шевелилась. Глаза её были закрыты (прикрыты) и выглядели в виде косых и узких щёлочек. Но это, скорее не из-за солнечного света (кстати, птица сидела на теневой стороне ствола), а по другой причине. Спугнув сову из тёмного двора нашего дома, где она, скорее всего, предавалась дневной дрёме, я потревожил её вторично уже здесь, на дереве. И ей, видимо, не пришлось придумать ничего другого, как притвориться «сучком», стать частью тополя и раствориться в самой природной обстановке. Блестящие чёрные глаза легко могли выдать неясыть, а потому, дабы усилить эффект маскировки, сова прикрыла их по максимуму, хоть и следила за мной (я был уверен в этом).

Дальше всё развивалось быстро. Мне даже удалось подойти к сидящей птице ещё метров на восемь, несмотря на хруст заиндевевшей травы под ногами, как вдруг, её щёлки на лице расширились, и на меня уже смотрели два чёрных с блеском крупных глаза. Сова снялась с дерева и направилась в сторону нашего дома, где обогнув его и перелетев через огород, опустилась на старую раскидистую липу, растущую возле забора. Но сколько я её там не выискивал и не создавал шума, неясыть я больше не увидел.

Рисунок сидящей «столбиком» совы я сделал, к сожалению, позднее, по памяти. Там, вытянувшаяся птица как раз напоминает ушастую сову, если б не отсутствие «ушек» и прочие детали, которые я подробно изложил в своём дневнике. Но вот забавная ирония получается: если я в той же своей д. Ядреево в августе 91-го имел дело с совами ушастыми (судя по их голосам, которые я определил позднее), а описывал их, как неясытей серых, то сейчас, на исходе осени 92-го, встретился, наконец-то с истинной серой неясытью. И сомнений в этом быть не может.

Годом ранее, в окрестностях Комсомольска в течение первой половины осени я отмечал постоянное пребывание серой неясыти (во всяком случае, одной особи) в своих местах. Так, 1 октября 1991-го, среди низкоствольного увлажнённого ольхового леса на поляне с редко стоящими высокими и старыми елями и соснами из группы молодых ёлок я спугнул сову. Это было в первой половине дня. Она снялась с молодого деревца (диаметр ствола - около 10 см) на высоте от земли – 2,5-3 м. Под деревом, как на траве, так и нижних сухих еловых ветках, я обнаружил белые кляксы помёта. Там же, 4 октября, в поздних сумерках, почти ночью я отчётливо слышал совиные голоса. Они звучали не совсем громко и так: «куувит…кууувит…ку…куувит» (а это не то же, что я слышал в августе этого года в деревне). Почти месяцем раньше (в начале сентября) на этой же поляне, под одной из высоких елей пасмурным дождливым днём я нашёл первостепенное маховое совиное перо левого крыла. После просушки оно приняло свою форму и было точно определено – совой всё это время здесь была - серая неясыть!

Но самая «официальная» встреча с этим видом состоялась 25 декабря 2023 года. Был будний день на работе – территории городской электростанции. Мы со своей бригадой находились внутри одного из производственных помещений, как вдруг громкая стрекотня пары здешних сорок, услышанная даже сквозь закрытое окно, заставили меня по-быстрому накинуть верхнюю одежду и выбежать на улицу. Это была не просто стрекотня, а брань, какой птицы, особенно, врановые окрикивают пернатого хищника (о чём будет ещё речь и в других главах). Я не ошибся. Под навесом шиферной крыши старой пилорамы, сложенной из красного кирпича, я и увидел этих двух сорок, устроивших настоящую кутерьму, перемешивающуюся с непрекращающейся птичьей бранью. Делая агрессивные налёты и громко стрекоча, сороки всем своим поведением показывали, что там, под крышей кто-то был. При моём приближении, они улетели. А подойдя ближе, я наконец-то разглядел и сам объект их атак. Это была сова. В полуметре от края крыши по стене здания вдоль кирпичной кладки тянулись два металлических короба, шириной всего сантиметров десять, с проложенными в них силовыми кабелями. Сова сидела на верхнем, вплотную к кирпичу здания, задом ко мне. Удивительно, но, когда я лез к ней по сугробам, птица внешне не реагировала на моё приближение и не удосужилась развернуться в мою сторону. Даже, когда я приблизился почти вплотную, сова продолжала игнорировать меня всем своим видом. А ведь я стоял всего в четырёх метрах прямо под ней. «Официальной» я назвал встречу потому, что, если ранее я и сомневался где-то в определении, то теперь передо мной стопроцентно сидела серая неясыть!

Ох, ну до чего же она была красива и эффектна, вот так, вблизи! Чувство восхищения пером, его структурой, рисунком и цветовой насыщенностью не покидали меня всё то время, пока я созерцал, наконец-то, «настоящую» серую неясыть вблизи! А, главное, вновь вернулось то самое ощущение хрупкости оттенка то ли пера, то ли его рисунка, которое я уловил ещё тогда, в своей деревне, в октябре 1992-го. Неясыть, немного и как-то незаметно повернувшись всё же ко мне, вела себя так, как будто её потревожили после сна. Да и сейчас, наблюдая сову, меня не покидало ощущение, что она придавалась дневной дрёме, комфортно расположившись на плоской поверхности железного короба. Неясыть то смотрела на меня, то как-то незаметно поднимала или чуть поворачивала голову, при этом глаза её были всегда максимально прищурены. Всё оперение было пепельно-серым: светлые грудь и брюшко в продольных тёмных пестринах, лицевой диск чётко очерчен узкой тёмной каймой, белые брови, ото лба к клюву спускается тёмно-бурый клин. Клюв рогового, зеленовато-желтоватого цвета – верный признак именно этого вида! Как я жалел, что со мной не было фотоаппарата (по внутренним правилам, любая фотосъёмка в пределах данного предприятия запрещена). Всё же удалось сделать несколько снимков сидящей птицы на смартфон (это лучшее, что можно было сделать на тот момент). Неясыть долго сидела почти не шевелясь. Сороки не появлялись. Присутствие других подошедших к ней людей её не беспокоили, все они видели эту сову впервые. Пытаясь залезть на высокий снежный бордюр почти у самой стены, чтобы ещё ближе снять птицу, я всё же спугнул её: сова не выдержала, шевельнулась и взлетела. Бесшумно отлетев от стены, она перелетела через забор и скоро скрылась за другими производственными помещениями. Больше она на территории станции замечена не была.

Кстати, разные птицы, но врановые, в особенности, своим характерным и воинственным поведением уже не первый раз помогали мне находить тех или иных сов, о чём ещё будет сказано ниже.

Глава третья. Длиннохвостая неясыть

Октябрь 2013 год. Наконец-то, за последние несколько дождливых недель из-за туч проглянуло октябрьское солнце и, в какой-то момент, скрасило освобождённый от листвы сырой ольховник, стоящий на берегу нашей торфянистой речки Ухтохмы. Ломая ногами сухие стебли крапивы, я шёл по берегу, наслаждаясь долгожданным теплом, как скоро натолкнулся на убежище енотовидной собаки. Оно очень уютно было устроено под корневым пластом невысокой ольхи, нависшей над рекой и готовой в любой момент рухнуть в воду. Для меня, как следопыта, подобная находка оказалась весьма удачной и, скинув рюкзак, я принялся делать нужные замеры и зарисовки.

Внезапный гвалт, будто попадавших с неба многочисленных серых ворон в заболоченном ольховнике отвлёк меня. Настоящая воронья кутерьма поднялась над вершинами деревьев: птицы то садились в кроны, то взлетали; при этом они громко оглашали осенний лес своим непрекращающимся карканьем. Оттуда же доносилась стрекотня сороки, а позже к общему хору добавились даже голоса нескольких галок, явно прибывших из города. Но заставить прилететь их в лес и ввязаться в брань, в поддержку вороньего большинства, могла лишь какая-то веская причина. И, конечно же, причина была. Такой птичий переполох мне хорошо и всегда был знаком. Так ведут себя разные птицы при обнаружении пернатого хищника, что уже было видно по эпизоду из второй главы. Я рассудил, что, по всей вероятности, в это время и в этом месте попасться зоркому глазу чёрного племени мог один из двух наших ястребов, скорее всего, более крупный - тетеревятник.

А тем временем, более трёх десятков ворон, одна сорока и немного галок продолжали будоражить погожий осенний день своим истошным ораньем. Очень скоро вся воронья банда сдвинулась ко мне, а позже и вовсе расселась вокруг меня по вершинам ольх. Увидев меня, птицы несколько примолкли. Интересно то, что того хищника, которого они так яростно окрикивали, нигде не было. Мне показалось, что сейчас вся стая была занята мной, их оранье почти прекратилось. Какие мысли крутил в данный момент их сообразительный разум, одному только Богу известно. Но куда же пропал тот злополучный птичий враг, объект столь яростного изгнания и причина всей этой суматохи? Возможно, улетел, покинув определённые границы? Я приблизился к одной ольхе, маленькая крона которой была почти сплошь покрыта воронами и галками, и спугнул их оттуда. Птицы молча и лениво взлетели и нехотя, перелетев немного, пересели на соседнее дерево. Ради потехи я шуганул их и оттуда. Постепенно вся воронья банда разлетелась. А я так и остался ни с чем: вопрос о том, кто был причиной всего этого переполоха, оставался открытым.

А тем временем неподалёку, в заболоченном кустарнике, свистнул кормящийся там рябчик и я, достав манок, переключился на него. В тот день я не взял ружьё и планировал только сфотографировать рябчика, если тот подлетит. Но он так и не вылетел. Прошло время. Во время долгого сидения затекли ноги, я поднялся, чтобы размяться. Однако, нужно было возвращаться. Сделав кое-какие записи, я закинул рюкзак и направился обратно к берегу, с трудом выползая из тесных зарослей черёмухи, каких-то ив и прочего непролазного кустарника, куда как-то незаметно залез во время пересвистывания с рябчиком.

Но не успел я выбраться из веточной путанки подлеска и как следует разогнуться, как в ту же секунду (чуть ли не в буквальном смысле) лицом к лицу столкнулся с тем, кого совсем недавно воронье сборище подвергло психической атаке: прямо передо мной в каких-то пяти метрах на ветке сидела сова! Крупная, с красивым светло-серым оперением - это была длиннохвостая неясыть. Далее всё произошло мгновенно. Как только я выбрался из подлеска и поймал птицу взглядом, неясыть в тот же миг повернула ко мне свою большую почти белую голову и тотчас же впилась в меня своими красивыми чёрными глазами. Это было непередаваемо! Первая мысль, посетившая меня в те секунды, – фотоаппарат! Он лежал в сумке, но я даже ничего не успел предпринять. Сова, напуганная столь неожиданным моим появлением, просто снялась с ветки, плавно и мягко маша крыльями, пронеслась в стороне от меня и скоро скрылась в глубине ольховника. Больше я её не видел. Рисуя в своём воображении ястреба и прочих дневных охотников, я совсем забыл о ночных хищниках, столь же нелюбимых врановыми.

Хоть встречи с длиннохвостой неясытью в моей практике крайне редки, всё же, это не первое знакомство с этим видом. С конца февраля по первые дни марта 2014 года я регулярно навещал пойму небольшого торфянистого ручья, протекающего через территорию заболоченного ольхового леса среди открытых пространств. Перемещаться здесь, в условиях болотистой местности, помогал крепкий наст (благо стояли ясные морозные утренники). И каждый раз, проходя через группу старых и высоких елей в этом ольшанике, я ежедневно спугивал, вероятно, одну и ту же особь длиннохвостой неясыти, дневавшей на разных елях, на высоте обычно 7-9-ти метров. Обследовав все немногочисленные здесь деревья, под двумя-тремя я нашёл помёт в виде белых клякс, который наблюдался, как на основаниях отходящих корней, так и в метре от ствола, и доминировал на юго-западной стороне. Под одной елью были обнаружены 3-4 крупные, но укороченные погадки, квадратно-округлой формы, светло-серые и состоящие из шерсти и многочисленных костей мышевидных грызунов.

Нередки залёты длиннохвостой неясыти и в города. В разные годы в своём городке я видел, скорее всего, этих сов - зимними ночами и вечерами в тусклом свете фонарных столбов. Вызывая панику среди ночующих в кронах городских деревьев галок и серых ворон, эти совы, кроме всего прочего, нередко привлекали к себе внимание какой-то призрачностью и таинственностью своих внезапных появлений. В марте 2000-го года, одна из неясытей видимо ударилась о стекло городского Дома Культуры и, увиденная и окрикиваемая теми же воронами и галками, долго ещё отсиживалась под стеной здания, пытаясь прийти в себя, после чего улетела.

Впервые мне довелось встретиться с длиннохвостой неясытью в середине марта 1996 года, ясным погожим днём, когда солнце заливало всё кругом, а снег значительно таял под его теплом, обнажая полосы тёмной пашни на дальних полях. Мы с отцом возвращались из Иванова, мчась на «шестёрке», когда минуя ольховое мелколесье, тянущееся вдоль шоссе, я вдруг увидел пару серых ворон, сидящих на макушке одного из молодых деревьев. Всё бы ничего, но то, за что успел зацепиться мой взгляд, заставило нас остановиться: по моей просьбе отец сдал назад. Почти сразу же под воронами, на высоте 4-х метров от земли, на этой же молодой ольхе, предоставив всю себя ярким и греющим солнечным лучам, сидела на тонкой веточке на незначительном удалении от стволика красавица-неясыть. Надо отметить, сова совершенно спокойно относилась к машинам, проносящимся в каких-то десяти метрах от неё, явно наслаждаясь теплом и светом весеннего солнца. Удивительно, но никак не реагировали на неё и вороны, сидящие на макушке двумя метрами выше. Они сразу улетели, когда мы остановились, поблизости, и я вышел из машины.

Я приблизился к сове на 6-7 метров: жмурясь от яркого солнца, распушив оперение и превратившись в сплошной мягкий шар, неясыть не проявляла никаких признаков беспокойства. Её максимально комфортные поза и поведение были налицо. Только после того, как я сделал в её сторону ещё три-четыре шага, неясыть открыла глаза: пара крупных блестящих маслин чёрного цвета смотрела на меня. Сова почуяла опасность. Поднявшись на густоопушённых почти белых лапах, хищница развернулась всем корпусом и, оторвавшись от ветки, сильно взмахивая длинными крыльями, бесшумно нырнула вглубь всего ольхового мелколесья и ловко проскользнув сквозь сплетения веток, села на другое деревце, метрах в 15-ти, почти пропав из вида. Но сова не потерялась. Внезапное и даже какое-то дьявольское карканье всё той же парочки ворон, а также их воздушные атаки, было тому подтверждением. Своей активизацией неясыть спровоцировала серых разбойниц на агрессивные налёты. Возможно, вороны окрикивали её и до нашей остановки, но, по каким-то причинам успокоившись, например, в связи с длительным отдыхом совы, взяли временный перерыв.

Интересно, но спустя 20 лет после этой встречи, мой земляк и знакомый фотограф, находясь в заснеженной пойме нашей речки Ухтохмы, не только встретил длиннохвостую неясыть, но и сделал серию снимков с ней. Удивительно, но сова также сидела на молоденькой ольхе, на тонкой ветке и, отдалившись от ствола, а, главное, тоже наслаждалась теплом пусть февральского, но почти весеннего солнца!

Глава четвёртая. Редкие виды

В этой главе мне хотелось бы упомянуть два вида сов, с каждым из которых мне довелось встретиться лишь однажды в разных местах и с разницей почти в тридцать лет.

28 октября 2022 года, на трассе Комсомольск-Иваново близ д. Новосёлки (недалеко от нашего города), серым пасмурным днём я, наконец-то, впервые в жизни увидел ястребиную сову! Мы чуть свернули с шоссе в сторону вышеуказанной деревни, проезжая по открытой местности. Птицу я заметил среди разреженной придорожной поросли берёз, сосен и елей. Сова сидела на самой макушке молодой сосны высотой около пяти метров. Мы остановили машину на обочине, чтобы полюбоваться красивой совой (как назло, я снова оказался без фотоаппарата), которая находилась всего в 10-12 метрах от нас. Как и все совы, ястребинка была небоязлива и лишь неспешно перелетала по макушкам хвойных деревьев, садясь на самые кончики молодых сосен и елей. Эта сова пребывала в тех же местах по крайней мере ещё два дня, поскольку 30 октября была встречена знакомой девушкой-фотографом из моего города и запечатлена на фото, сидящей на проводе ЛЭП, проходящей вдоль автотрассы, совсем близко к четырёхгранной железобетонной опоре.

Чтобы описать встречу с другой совой, мне придётся мысленно перенестись почти на тридцать лет назад, вновь в пору моей молодости, когда я буквально не вылезал из леса, день за днём познавая все тайны жизни его обитателей.

31 января 1993 года. Отдохнув у лесного костра, в приближающихся сумерках уходящего зимнего дня, мы с товарищем начали выдвигаться ближе к дому. Солнце давно село за вершины деревьев, но было ещё достаточно светло. Мы пересекали вырубку, когда мой друг внезапно остановился и, подняв руку, указал мне в сторону старого березняка, с разбросанными на опушке мелкими ёлочками.

Я не поверил своим глазам: в 30-40 метрах от нас, среди вырубки, граничащей с этим лесом, в редком окружении разбросанных кое-где жиденьких ёлочек, со снега взлетала громадная (как мне тогда показалось) хищная птица с размахом крыльев чуть ли не до полутора метров. Тяжело взмахивая длинными крыльями, птица неспешно удалялась от нас на высоте всего 30-40 см над уровнем снега. Пролетев метров пять, тёмно-бурый (со спины) хищник внезапно наклонился на распростёртых крыльях резко вправо и, не меняя высоты полёта, ещё мелькая за ёлками и стволами берёз, скоро окончательно скрылся в лесной чаще. То, что перед нами предстала сова очень крупных размеров, не вызывало сомнений. Приняв её за филина, я всё же понимал, что встретил бородатую неясыть. Размеры её поразили настолько, что я забыл про бинокль.

Как только сова улетела, я поспешил на то место, откуда она поднялась. Там меня ждал незабываемый сюрприз – следы броска в снег и последующего взлёта бородатой неясыти. Для меня, как натуралиста и, особенно, следопыта, это была грандиозная находка, тем более в те дальние года. Бросившись, возможно, за мышью или полёвкой, неясыть оставила в глубоком рыхлом снегу яму - след своего рухнувшего тела, - а также отпечатки широких крыльев (неполный размах – 104 см) с мазками первостепенных и второстепенных маховых перьев. Пока я делал нужные замеры и зарисовывал следы на снегу (бесценный для меня трофей), очень быстро стемнело и домой мы уже возвращались в полной темноте.

Позднее - в разные годы - мне изредка попадались подобные следы на снегу - охотничьи броски сов. Но, судя по более скромному размаху крыльев, они могли принадлежать двум другим неясытям: серой и длиннохвостой. Однако, не все совы такие большие, есть среди них и самые настоящие крохи. И об одной из них - самой маленькой – речь в следующей главе.

Глава пятая. Воробьиный сыч

24 ноября 2007 года мы втроём охотились в глухих лесах близ д. Яксаево Комсомольского района, находясь не так далеко от извилистой речушки Суходы. Наш путь пролегал по пологой ложбине – пойме замёрзшего ручья, поросшей влаголюбивой чёрной ольхой. В тот ничем не примечательный серый осенний день никого ни слышно, ни видно не было. Ни единого звука. И первый голос за несколько километров пути, который нам, наконец-то, довелось услышать, принадлежал большой синице. Точнее это был её характерный тревожный крик. Вскоре донеслось и гнусавое «тьвоканье» поползня. Это были такие же окрики, которыми, по сути, бранились вышеупомянутые сороки и вороны, только теперь они исходили от мелких лесных птичек и были обращены одной цели – воробьиному сычу. Эту самую маленькую нашу совку мы заметили не сразу. Сычик молчаливо сидел на вершине 3-4-метрового старого сухого пня чёрной ольхи. Размером не больше скворца, он только крутил головой, смотря то на одного, то другого из своих налётчиков. Более агрессивная синица подлетала довольно близко к сычу, поползень держал дистанцию. Мы наблюдали за этой сценкой примерно с 15 метров.

Спустя минуты три после нашей встречи, сыч слетел с пня и ныряющим, «дятловым», или волнообразным полётом, когда серии быстрых взмахов чередовались с планированием, пролетел в 3-4 метрах мимо нас и, преодолев метров 30-40, сел где-то среди заснеженных ольх в пойме илистого ручья. Столь же быстро пропали из вида и синица, и поползень.

Далее моё внимание привлёк ольховый пень, на котором сидел сычик. Первый оказался пустотелым, как барабан, от его вершины почти до низа шла вертикальная щель. Зная привычку воробьиных сычей устраивать кладовые в дуплах деревьев из своих пойманных жертв (мыши, полёвки, землеройки, мелкие птицы), я, надеясь найти сей бесценный для меня, как натуралиста, запас, свалил пень. Ну, мало ли. Но, к сожалению, мои ожидания и предположения не оправдались: пень был пуст.

Надо отметить, это не первая моя встреча с этим видом. Впервые я повстречал воробьиного сычика несколько раньше, о чём подробно и целенаправленно изложу в конце этой главы. А пока хочу привести более поздние встречи с этой совой, коих, честно признаться, - по пальцам пересчитать. Воробьиный сыч, подобно и остальным совам, крайне редок в моих наблюдениях.

В самом конце декабря 2014 года на исходе короткого зимнего дня, отработав в лесу на железной дороге, мы с напарником возвращались к тепловозу, ожидавшему нас в условленном месте. Минуя старую и разреженную берёзовую рощу, я вдруг услышал отрывистое «циканье», как мне показалось, каких-то синичек. Особо не придавая значения этому голосу, я всё же посмотрел в ту сторону, где на гниловатой ветке корявой берёзы заметил подозрительный нарост. Начинало темнеть, а потому, чтобы рассмотреть, что это было, я приблизился. «Нарост» шевельнулся, и в ту же секунду я увидел, как два жёлтых глаза пристально смотрят на меня. Воробьиный сычик! Он сидел на высоте около 8 метров недалеко от ствола и продолжал следить за мной. Вскоре я уже стоял под самой птицей – она была совершенно небоязлива. Потом совка и вовсе перестала интересоваться мной и крутила своей большой головой по сторонам и куда угодно, но только не на меня. В нарастающих сумерках мне всё же получилось сфотографировать сыча: с одного снимка я сделал рисунок, назвав его «В декабрьских сумерках».

Непонятно вот только, кому принадлежал услышанный («синичий») голос. Если сычику, то почему всё последующее время он оставался молчаливым, если каким-то синичкам, то никаких вообще птиц поблизости я не видел.

В середине января 2021 года меня порадовала встреча с воробьиным сычом на нашем огородном участке, что сразу за городом. Он сидел на заиндевевших веточках в кроне молодой 5-6-тиметровой берёзки, образующей вместе с остальными деревьями тесную поросль на месте давно брошенного огородного участка. Сычик был также небоязлив и подпустил к себе вплотную. Мне без труда удалось сделать серию кадров с ним. Надо сказать, воробьиный сыч является, пожалуй, единственным видом, который удавалось фотографировать лучше и больше остальных сов.

Но самая, пожалуй, тесная и очень памятная встреча с воробьиным сычом состоялась ранней осенью, 17 сентября 2014 года. Это был тот же период работы на железной дороге Комсомольск-Иваново. Почти весь участок пути протяжённостью 30 км пролегал через лес. Задача нашей путейской бригады заключалась в замене прогнивших деревянных шпал, а потому нас кидали в тот или иной участок леса. Но главной традицией летне-осенних сезонов был сбор грибов. Аккордно завершая ремонтные работы до обеда, машинист нашей дрезины, имеющий многолетний стаж как железнодорожника, так и грибника, развозил нас ежедневно по своим заветным местам. Надо сказать, это были те несколько счастливых сезонов, когда мы тащили грибы с работы! Никогда в моей жизни больше такого не было.

Так случилось и в тот день: остановившись в красивом высокоствольном лесу, после обеда вся наша небольшая бригада отправилась на тихую охоту. Мы только зашли в лес, как вдруг вышеупомянутый машинист, шедший чуть в стороне и впереди меня, спугнул с поваленного дерева перед собой небольшую птицу, моментально привлёкшую моё внимание. Я узнал в ней воробьиного сыча, который перелетел совсем недалеко и сел на одну из нескольких тесно растущих молодых елей. Сова была невысоко (2,5-3 м), на тонкой ветке близко к стволику. Я хорошо понимал, что грибной сбор для меня на тот момент был закончен, так и не начавшись. Увидев сыча, я забыл обо всём. Жестами я отправил своих товарищей подальше отсюда и остался наедине с совой. Как и прежде, сычик был совершенно небоязлив. Собрав штатив, я начал фотосъёмку. Я и не мог мечтать о таком моменте. Совка позволяла почти вплотную снимать себя, причём, со всех сторон, ничуть меня не страшась. Скажу наперёд: фотосессия длилась больше часа. Я никогда ещё не снимал так досконально ни одну сову. Сыч, лишь перелетал на соседние ёлки, когда я подходил предельно близко. Но не улетал. Это и была загадка. Сова казалась ручной. Объяснение сему явлению нашлось позднее.

Как оказалось, человек, спугнувший птицу, оторвал её от трапезы, а потому сычик и держался близ своей убитой, но не съеденной полностью добычи. Я осмотрел место его столовой, находящейся на упавшем осиновом стволе, зависшим над землёй примерно в полуметре. На нём лежали остатки совиного обеда: задняя оперённая часть небольшой воробьиной птицы (предположительно, коноплянка) с лапами, но без хвостовых перьев. В полуметре, на том же дереве, были разбросаны выщипанные перья, как с тела, так и из хвоста и крыльев. Но их было очень мало. Видимо сыч, подобно другим совам, не уделял внимания тщательному ощипыванию тушки и ел всё вместе с перьями. При мне к добыче он не решался вернуться. Кстати, на некоторых снимках сидящей на ветках совы, были видны несколько пуховых пёрышек, прилипших к коготкам лап, что доказывало причастность сыча к поеданию остатков своей жертвы. Из других его следов найдены лишь белые кляксы помёта с чёрными «колбасками» посередине: под стволом (на лесной подстилке). Иногда во время съёмки видно было, как сычик закрывал глаза, как бы впадал в дрёму после сытной, хоть и прерванной кормёжки.

Оживился сыч, причём очень заметно, когда услышал голоса каких-то мелких лесных птичек. Он засуетился, голова закрутилась в разные стороны. Птица перелетела на другое дерево, после чего как-то незаметно пропала.

Закончить эту главу мне бы хотелось подробным описанием токового поведения пары птиц, наблюдаемого мной в течение поздних сумерек и начала ночи 18 апреля 2003 года, к тому же, это была моя первая встреча с воробьиным сычом. Выбрав заранее известное местечко в отдалённом лесу, мы со знакомым охотником решили заночевать там, чтобы утром отправиться на глухариный ток. Оговорюсь сразу – никакой охоты на току, равно как и самого тока – не было. Но для меня, как натуралиста (не охотника), было кое-что и поважнее. А именно, с наступлением ночи я наблюдал уникальное представление - токование воробьиного сыча. Но обо всём по порядку.

Для исполнения брачных песен и регулярных коротких перелётов, сычи выбрали небольшой и красивый участок старой сечи в окружении высокоствольного смешанного леса. Это была не очень старая вырубка: вся её площадь была грубо перепахана в первый и последний раз для посадки хвойных саженцев и дальнейшего возрождения леса. Плужные борозды и колеи от тракторов и прочей техники остались и по сей день, а придавленные сугробами грубые «космы» прошлогодней травы, словно прилизанные волосы, чётко вырисовывали неровный рельеф всей сечи. На тот день снег сошёл почти полностью, оставив кое-где уцелевшие белые полосы. Местечко было разреженное. Молодой березняк высотой от 0,5-1 до 8-10 метров был разбросан преимущественно по окраине данной части вырубки. Отдельные средневозрастные берёзы и ели реже были раскиданы по всей сечи и ещё более редко - молоденькие и низкорослые сосенки. В одном месте я нашёл следы совсем недавнего стойбища нескольких лосей, которые ушли отсюда, кажется, несколько дней назад. Множество следов их копыт, вдавленных в мягкую сырую землю и спрессованную траву, а ещё больше – наличие помёта, судя по которому здесь были и молодые. Небольшая стая тетеревов, бормочущих где-то в центре вырубки, поднятая нами, расселась по деревьям и замолкла. Вечернее их пение, когда ещё яркие лучи заходящего солнца озаряли угасающий весенний день, прекратилось. Но самое интересное наблюдение, равно как и открытие, ждало меня уже в сгущающихся сумерках.

Сначала я услышал печальный и однообразный посвист неизвестной мне птицы. Казалось, он доносился издалека, как будто с края леса, но увидев неожиданно маленькое пернатое создание, издававшее свист всего в 15 метрах от себя, понял, что ошибся с дистанцией. Голос представлял собой однообразное «пююю…пююю». Каждый такой посвист чередовался с одинаковым интервалом в 2-3 секунды и, конечно же, принадлежал воробьиному сычу. По звуку свист казался относительно сильным для такой крохотной совки и был единственным на данный момент птичьим голосом в сумеречном лесу. Так, ради забавы, я попробовал сымитировать голос – получилось (и прежде я мог подражать голосам некоторых птиц). Я стал пересвистываться с сидящей совкой. Скажу честно, меня это не только занимало, но я даже добился определённых результатов, подманив сыча ближе. Крохотная сова «столбиком» села на молодую и корявую берёзу (примерно в её середину) почти на край веточки. Сычик сидел как раз над старой лесной дорогой и, не шевелясь, только посвистывал, глядя на меня. Хотя кругом было ещё достаточно светло, окрас птицы разглядеть было нельзя: тёмной фигуркой она выделялась среди тоненьких веток на фоне светлого ещё неба. Спустя 5-10 минут сыч сорвался с ветки и стремительно спланировал прямо на меня, но не долетел метра четыре и бесшумно сел в крону пятиметровой берёзки. Близость посадки совы поразила, а также небоязнь и, как бы, доверчивость. Той же терпимостью по отношению ко мне были наделены почти все встреченные впоследствии воробьиные сычи.

Вскоре сыч взлетел с дерева и столь же беззвучно, перепорхнув всего в 2-3 метрах от меня, скрылся в вечерней темноте среди молодой древесной поросли. А между тем, в другой стороне появилась вторая сова. Возможно, это была самка (из сложившейся уже пары). Тем же, волнообразным («дятловым») полётом, совка несколько приблизилась. По-видимому, токование состояло в однообразных посвистываниях и перелётах с одного молодого дерева на другое, а с наступлением темноты я и вовсе утратил визуальную связь с обоими птицами, слыша только голоса. Судя по последним, сычи держались верхушек и середин молодых 4-8 метровых берёз, перелетая с одной на другую. Неожиданно один из них подлетел совсем близко, и, казалось, должен быть различим в сплетении берёзовых ветвей на фоне не угасшего неба. К своему удивлению, я обнаружил его здесь же, только не на берёзе, а на самом кончике макушки 10-метровой ели.

Пение (пересвистывание) сычей закончилось в половине десятого вечера (когда значительно стемнело) и вновь возобновилось немного только под утро. Утренний ток из-за темноты ранних сумерек не наблюдался мной визуально и прослеживался только на слух. Сычи были в том же районе вырубки и начали свой однообразный свист в половине пятого утра. Вокализация длилась около часа. Судя по голосам, раздающимся из разных точек, сычи совершали короткие перелёты подобно вечерним. Голоса воробьиных сычей были первыми и единственными в то раннее апрельское утро.

Воробьиного сыча можно смело ставить на лидирующие позиции среди всех наших сов, которые особенно активны в дневное время. Наверное, он уступает только ястребинке (наиболее «дневной» сове), о коей я упоминал выше. Но есть ещё один вид, который особенно активен в дневное время. В большинстве своём, это – летняя сова, с которой меня связывает совсем немного воспоминаний (встреч с ней), но каждое из них - мне особенно дорого! Я не знаю почему, но это – моя любимая сова! И ей я посвящаю следующую главу.

Глава шестая. Болотная сова

Да, речь пойдёт о болотной сове. Как в случаях и с другими совами, моих встреч с этим видом было крайне мало. Подавляющее большинство из них пришлось на период с конца мая на конец июля 1992 года. Все встречи (наблюдения) происходили в Ильинском районе, либо на его границе с Комсомольским: в безлесной местности среди лугов, полей и низин с разбросанным местами ивовым кустарником и простирающихся на много километров. Такие открытые стации являются любимыми местами обитания болотной совы.

После смерти моих бабушки и дедушки, у нас, в том же Ильинском районе, оставалась только одна деревня (Никитино), где у отца проживала его сестра. Деревушка была почти нежилой, а потому её окрестности всегда были интересны мне для прогулок и новых открытий. В те годы мы приезжали сюда в праздники или по выходным: все вместе - на машине с родителями, - либо только я, – на велосипеде – добираясь по грунтовке самым ближним маршрутом. Во время одной из таких семейных поездок, а точнее, 23 мая (в первый из двух дней пребывания в деревне), я впервые повстречал болотную сову. Правда, эта встреча, равно как и наблюдения были кратковременны.

Сову я опознал сразу же. Она охотилась на низкой высоте, облетая пойму узенькой, но глубокой Суходы, что извивалась за деревней меж холмистых лугов и полей. Бесшумно взмахивая длинными крыльями, откидываясь при этом, как бы, лёгкими толчками в стороны и держась высоты метр-полтора, сова летала над сырой луговиной, примыкавшей к речке. Долетев до заболоченного ивняка, что за рекой, сова внезапно взмыла вверх и тут же, расправив крылья, упала вниз – лишь всплеск воды возле камыша указывал на её охотничий бросок. Судя по всему, он был успешен. Взлетев, птица пролетела метра три и села на землю под ивовый куст, вероятно, чтобы заняться пойманной добычей. Жаль, что из-за реки подойти и осмотреть место её посадки с целью находки следов трапезы я не смог. Сова сидела долго. Улетела она после того окончательно. Вновь встретиться с ней же (а может, другой особью), мне довелось на второй день.

Сову я увидел в другом месте. Я находился на кочковатой сырой луговине, частично поросшей таволгой и окружённой со всех сторон ивовым кустарником и молодой осиново-берёзовой порослью. Это также были владения данного вида, о чём говорил следующий факт: примерно в центре луговины под одиночным можжевельником я нашёл совиную погадку длиной 6-7 см и состоящую из шерсти и костей мелких грызунов. А вскоре я увидел и саму болотинку - её светлый силуэт мелькнул над сухим лугом, который возвышался с краю низины. До совы было далековато, а потому, пока я приблизился к этому месту, птицы уже не было видно. Оглядываясь кругом, я не мог больше её найти. Неожиданно мой взгляд привлёкла единственная деревянная опора связи или ЛЭП, одиноко стоящая на том сухом лугу в стороне от низины. И не поверил своим глазам: на вершине столба сидела болотная сова! Я наивно полагал, что эти совы – типично наземные и не способны покорять высотные присады. Но я ошибался. Всё, то время, пока я выискивал птицу где-то внизу, она преспокойно сидела выше поля моего зрения - на вершине столба и контролировала обстановку. Сова располагалась боком, чуть пригнувшись вперёд, и равномерно поворачивала голову по сторонам. Не смотря на то, что я стоял в 30 метрах, хищница почти не смотрела на меня. Я полез было за альбомом, чтобы запечатлеть сей момент, но почти тут же сова, плавно снявшись с опоры, бесшумно и глубоко взмахивая крыльями и планируя, держа их при этом строго горизонтально, перелетела ту самую низину, окаймлённую кустарником, после чего окончательно скрылась. Рисунок, сидящей птицы мне, к сожалению, так и не удалось сделать, а вот улетающую сову (маленькая полевая зарисовка) изобразил в двух позах.

Следующим местом встреч с болотной совой, а также наблюдений за ней были окрестности д. Полянки: это была самая окраина Комсомольского района, следующая деревушка, – Молочково – находящаяся менее чем в километре относилась уже к району Ильинскому. Здесь были столь же привлекательные виды: территория обширных лугов, разделённая двумя старыми мелиоративными каналами, раскинулась на несколько километров до самого горизонта и вместе с прилегающим торфяным болотом называлась Пикса.

28 июня, переночевав у тётки в деревне, погожим днём я не спеша возвращался на велосипеде по полевым дорогам обратно, домой. Достигнув Полянок, я слез на бетонном мостике, перекинутом через заросший высокой травой, пересохший ручей, чтобы прогуляться по новым и красивым местам. Тут же меня ждала удача! Над низиной, густо заросшей таволгой, летала болотная сова. Низина, как и ручей, оказалась высохшей. В густой таволге были проторёны многочисленные ходы, оставленные пасущимся скотом. Для совы это местечко, по-видимому, представляло интерес. Птица долго летала над ним, держась высоты 6-8 м, после чего, кружась, стала подниматься выше, пока не достигла 30 метров. После этого она отлетела метров на сто и села где-то на склоне сухого луга. Внезапно болотинку (была ли это пара, или одна птица, я так и не понял) я увидел у себя над головой: кружась, сова разглядывала меня с 10 метровой высоты (я сделал маленький рисунок). Было забавно наблюдать, как сова, не сводя с меня своих жёлтых глаз, кругами довольно долго летала надо мной. Видимо, я был непрошеным гостем в её владениях, так как она вдруг неожиданно «выругалась». Это был гнусавый и сдавленный отрывистый выкрик – «кяч». Тот же голос с короткими интервалами прозвучал ещё несколько раз (почему-то мелькнула мысль, что это была самка). Через какое-то время сова улетела, вновь сев на землю. При дальнейших подъёмах, птица приближалась и вновь заходила по спирали вверх, продолжая кружить надо мной и негромко выкрикивая - «кяч, кяч». Позднее, сова перестала интересоваться мной и улетела к низине, где, в начале, произошла наша встреча. Но беспокоить её я больше не стал.

Последний раз я видел, скорее всего, ту же особь болотной совы за Полянками, – 13 июля – когда целенаправленно отправился на велопрогулку за двадцать километров от дома.

Жара стояла невыносимая. Разная мошкара и слепни облепили меня, как только бросил велосипед и вторгся в пересохшую таволговую низину. Кругом «цикали» и перепархивали мелкие птички, вроде жёлтых трясогузок, чеканов и камышевок. Метрах в трёхстах, на низкой высоте охотился луговой лунь.

Сова поднялась с земли, из полосы, разделяющей кустарник и овсяное поле и заросшей бодяком. Сразу оговорюсь, что эта встреча не принесла ничего нового. Птица вела себя абсолютно так же, как и в первый день встречи. После пятиминутного облёта надо мной, она улетала и садилась на землю. Затем возвращалась вновь и с тем же выкриком «кяч» продолжала пялиться на меня с высоты. Тогда же, в дневнике я предположил, что наблюдал тревожащуюся вблизи гнезда самку. А потому из всех соображений, я в тот день не стал больше беспокоить сову. Единственное, - при помощи бинокля, я более детально зарисовал её - кружащуюся надо мной.

Последний день пребывания в Полянках в 92-м, а именно – 21 июля – принёс мне не совсем то, чего я ожидал. Хоть я и не увидел самой птицы, но нашёл кое-что много интереснее. А именно – следы жизнедеятельности болотной совы!

Возвращаясь после безрезультатных поисков, я шёл по краю овсяного поля, граничащему с полосой, заросшей бодяком (той самой, с которой спугнул птицу во второй день), как случайно натолкнулся на места посиделок этой совы. Птица отдыхала на высохших на жаре и солнце комьях земли с краю поля, оставшихся после весенней вспашки. Под некоторыми такими отвердевшими кучками – не совсем свежие погадки из шерсти и костей мышевидных грызунов, а также выпавшие небольшие пёрышки самой совы. В среднем, под каждым комом земли лежало по одной погадке и два-три пёрышка. Мест таких «посиделок» (земляных бугров, на которых отдыхала сова), было около 15-20, и располагались они на ровной полосе по краю поля, длиной примерно 40-50 м.

Вновь встретиться с болотной совой мне довелось спустя 12 лет после вышеназванных событий: во время весенней охоты близ д. Исаково Комсомольского района – 24 апреля 2004 года. На этот раз – в Богом забытом уголке дикой природы.

Это был большой, местами затапливаемый по весне луг протяжённостью 1,5-2 км. Несколько десятилетий назад он использовался для добычи торфа из примыкавших к лугу торфяных карьеров при помощи гидравлического метода и был прорезан двумя параллельными мелиоративными канавами. Гидродобыча торфа навсегда осталась в прошлом, а карьеры вместе с лугом превратились за десятилетия, как и вышеупомянутая Пикса в самостоятельный и живущий своей жизнью биотоп. Каждую весну затапливаемые луговины приманивали к себе массу водоплавающей и околоводной птицы. Но, главное, здесь останавливался пролётный гусь. Именно за ним сюда каждую весну съезжалось немало охотников. В тот сезон отправились на охоту и мы. Но в указанный апрельский день моя охота не состоялась, потому что меня, как натуралиста, отвлекло одно важное наблюдение. В довольно сухом и уютном, а, главное, далёком от охотничьих шалашей местечке мне посчастливилось увидеть вечернюю и, как я полагал, токовую(?) активность сразу трёх экземпляров болотных сов!

Примерно после захода солнца (21:00) я заметил первую особь, которая после низких облётов (не выше 2 м) опустилась на землю. Далее наблюдалось интересное поведение: сова то смотрела прямо на меня, то резко отворачивалась в противоположную сторону, таким образом, совершая быстрые и динамичные повороты головы на 180 градусов. Позже она успокоилась, а ещё через полчаса перелетела на мёртвую коряжину (ивовый ствол высотой не более 3 м) среди редкого и невысокого кустового ивняка, разросшегося по берегу одной из мелиоративных канав. Что любопытно, повороты головы продолжились. Чуть слышно сова издавала однообразное «уханье» «у-хо-хо-хо-хо-хо-хо». Голос был настолько тих, или приглушён, что я вначале принимал его за посторонний и отдалённый шум. Пару раз сова слетала с присады, но покружившись низко над лугом, возвращалась. Данное наблюдение лишний раз подтверждало, что болотные совы охотно садятся на деревья, столбы и прочие высотные объекты.

С приходом темноты, появились ещё две совы, как все трое устроили настоящие воздушные игры. Я не мог понять, брачную ли активность демонстрировали птицы, или это своеобразное территориальное поведение. Но игровой уклон всего наблюдаемого мной действа, был очевиден. Облетая луг рядом с кустарником, разросшемся вдоль канавы, держась высоты не больше 5 м, совы кувыркались в воздухе по-всякому, налетали друг на друга, выделывали различные пируэты, при этом, не отлетая друг от друга далеко. Появилась новая форма совиного голоса, которые, как мне показалось, издавали две птицы: гнусавый и сдавленный выкрик «киий-як», который, кстати, как и в случае с токующими сычами легко мной имитировался. Голос, который птицы издавали вразнобой, или синхронно, у меня получался настолько похоже, что не забуду, как подманил одну из сов. На метровой высоте, как раз на уровне моих глаз (я сидел) птица строго горизонтально бесшумно летела прямо на меня. Расставив крылья и перейдя на планирование, – ни единого взмаха – глаза в глаза, не двигаясь ни вверх, ни вниз, ни на сантиметр, сова приближалась. Мурашки пробежали по спине. И, о, чудо! Долетев до расстояния вытянутой руки (!), птица резко и столь же бесшумно взмыла передо мной вверх и быстро растворилась в сумеречной мгле позднего вечера. Это тоже было похоже на игру, но только со мной. Другие две птицы недолго покружились надо мной довольно высоко. Но с ещё большим приходом темноты совы исчезли, по крайней мере, их нельзя было больше увидеть. А позднее, замолкли и их голоса.

Несмотря на такое скудное количество встреч с болотинкой, она, почему-то стала моей любимицей среди сов. Но завершу я свои воспоминания другой совой, собственно которой эту статью и начал. В отличие от болотной, предпочитающий день, этот вид, напротив, - сумеречно-ночной и, в отличие от остальных сов, - более частый в моих наблюдениях. За наличие хорошо выраженных перьевых ушек, эта сова получила своё логичное название – ушастая.

Глава седьмая. Ушастая сова

Итак, после моего отъезда из Ядреево 10 августа 1991 года мои встречи с совами не закончились. Спустя всего девять дней, уже в своём городе я снова регистрировал тот же голос минимум двух особей и представлявший собой, звонкое и пронзительное «кииии». Я был крайне обрадован! Голос раздавался (около восьми вечера) из заболоченного и совсем неприглядного ивового кустарника, разросшегося в низине на окраине города и совсем недалеко от быстро появившихся в те голодные годы огородных участков. Это были абсолютно те же переклички, которые я слушал почти каждую ночь в деревне и перепутать их с другим голосом уже не мог. Хоть неразбериха с совами у меня в то время и продолжалась (описывал их, как серых неясытей), впоследствии я хорошо понимал, что имел дело с ушастыми совами. Чтобы убедиться в постоянстве местообитания птиц, на следующий день я отправился загород. Пронзительный писк раздался из кустарника также около восьми вечера и перешёл в отчётливые переклички. Что-то предпринимать в сырых зарослях в усиливающихся сумерках было бессмысленно, и я отложил дальнейшие поиски сов и всего с ними связанного на ближайшие дни. И удача была на моей стороне.

Я отправился на обследование местечка 22 августа, днём. Как и предполагал, заросли ивняка были не самым приятным местом. Ива здесь была представлена кустами (вид не знаю) и многочисленной и обычной в таких местах древовидной брединой (ива козья). Заросли оказались труднопроходимыми: под ногами чавкала сырая земля, высокая трава и преграды из многочисленных мёртвых веток, ломающихся с треском, когда я продирался через них. Неудивительно, что своим шумным появлением я спугнул одну из сов. Метрах в 6-8 от меня она вылетела из ветвей высокого куста, после чего, обогнув его, быстро скрылась в зарослях.

Под кустом, где, по-видимому, весь день отсиживалась сова, я нашёл следы её пребывания: ляпки белого помёта, «красовавшиеся» как на земле, так и нижних листьях и траве и…перья. Последние особенно порадовали: три небольших и одно второстепенное маховое левого крыла. Именно это целёхонькое и красивое перо (я забрал тогда его с собой) и поставило окончательную точку в определении вида сов, в которых, как отмечал выше, основательно запутался. Через много лет оно было показано нескольким специалистам: все, как один, указали на принадлежность его именно ушастой сове.

На следующий день (23 августа) я продолжил осмотр тех же мест. Просматривая основания кустов, я нашёл несколько пуховых пёрышек, но они были давнишние и слиплись от дождя. Приятный сюрприз меня ждал позднее: я обнаружил четыре свежие погадки. Они лежали на травянистой кочке под сломленным сучком одного из кустов, на котором и сидела сова на высоте менее метра. Погадки (длиной около 5 см) состояли из шерсти и костей, скорее всего, мышевидных грызунов.

Выбравшись из одной части этих почти непролазных дебрей, при этом, сильно промочив ноги, я решил обойти часть кустарника и зайти с другой стороны. Как мне снова повезло. На самом входе мне попались остатки трапезы совы: обезглавленный труп молодой серой крысы, пойманной вероятно на огородах. Птица съела голову и передние лапы, но потом больше не возвращалась к добыче, потому что шкурка крысёнка была сырой и слипшейся после ночного дождя. Длина его тела без оторванной головы составляла 6, хвоста – 10-11 см. Я сделал рисунок. Углубившись в заросли, я вновь спугнул одну из сов из куста примерно с 10 метров совсем недалеко от того места, где птица была поднята до этого. Никаких следов днёвки под кустом я не обнаружил.

Год спустя, совсем рядом с вышеописанным ивняком (примерно в 300-х м) в начале августа я отмечал пребывание пары ушастых сов в пределах заболоченного ольхового леса. Как и прежде их выдали пронзительные характерные голоса. 2 августа 1992 года ясным тёплым вечером (около 21:00) посчастливилось наблюдать охоту обоих птиц на небольшом лесном лугу. Одна из сов, облетающая луговину на низком полёте неожиданно взмыла вверх на метр-полтора, после чего бросилась вниз, пропав за кустиком. Почти сразу же, с пойманной полёвкой в клюве, она поднялась и на 2-3 метровой высоте, перелетев луговину, скрылась в ольховом подлеске. Минут через 10 сова продолжила охоту. Её поисковый полёт был также низок. Удача настигла сову немедленно: резко поднявшись вверх, она, как и прежде упала на свежескошенный участок примерно в 20 м от меня. Я приложил к глазам бинокль и наблюдал. Сова была поглощена добычей, поедая и разделывая её там же, на земле, почти не реагируя на меня. Иногда на её голове появлялись перьевые ушки с чёрными кончиками. В целом же, «ушей», у всех «местных» сов, мне к своему удивлению, наблюдать никогда не доводилось. Даже глаза их всегда казались чёрными, как у неясытей, возможно из-за расширенного в темноте зрачка.

Минуты через 3-4, с той же добычей, но держа её уже в лапах, сова бесшумно поднялась с земли и вновь скрылась в том же мелколесье. А на арене луга появилась вторая охотящаяся птица. Несколько раз, точно также взмывая вверх, она тут же падала, где пропадала в траве. Но броски были неудачными: сова поднималась на крыло и продолжала свой неторопливый и бесшумный полёт. И, когда уже значительно смерклось, птица в очередной раз упала на землю, а затем сразу же направилась к ближайшему ольшанику. Видимо, с добычей. А тем временем, заметно похолодало. Весь луг быстро стал затягиваться туманом. Было темно, чтобы продолжать наблюдения, и я ушёл, хоть и слышал за спиной протяжные совиные переклички.

В том же сыром ольшанике я встретился с ушастыми совами три года спустя, а именно, 18 и 19 июля 1995 года. Несмотря на специфические условия этого почти заболоченного леса, увидеть сов, что называется, во всей своей красе, мне всё же довелось.

Стояла полнейшая вечерняя тишина, прерываемая монотонным стрекотанием певчих кузнечиков в густой листве ольхового подлеска (что окружал луговую низину), да отрывистое «чеканье» снующей в ивовом кусте болотной камышевки. Из леса доносился треск рябинников. Быстро опускавшееся вечернее солнце ещё ласкало вершины ольшаника, отражаясь в листве яркими бликами. Всюду чувствовался холодок – выдыхаемый мною воздух превращался в клубы пара. Подножия кустарника и ольхового подроста лёгкой дымкой начинал обволакивать туман. По истечении времени, он сгущался и, усиливаясь вместе с холодом, постепенно сгонял с низины комаров, досаждавших всё, то время.

Но ушастые совы не вылетели на охоту, на что я рассчитывал, ожидая их на луговине. В те два вечера они (минимум, пара) не покидали ольшаника. Пронзительное «кииии» прозвучало после девяти вечера из леса, после чего последовали знакомые переклички. А потому, мне не оставалось ничего другого, как передислоцироваться ближе к совам.

Чёрные стволы ольх во мраке всего сумеречного леса достигали в высоту 20 метров. Прямоствольные и кривые деревья располагались то группами, то на расстоянии друг от друга и составляли основу леса. Даже днём здесь царил сумрак: густая листва крон прятала полог от солнечных лучей, сверху не было ни единого просвета. В менее влажных местах преобладал подлесок из черёмухи и рябины, изредка встречались жиденькие ёлочки. Лишённые крон чёрные стволы, а точнее, пни высотой до 15 метров - были обычны. Но более часто попадались упавшие пни, или стволы самих деревьев – насквозь прогнившие, или ещё крепкие, но густо покрытые толстым слоем зелёного мха. В самых заболоченных участках леса, стоящие там стволы чёрной ольхи (особенно старые деревья) в основаниях своих разрастались в фактурные и причудливые контрфорсы, окружённые густым папоротником, что придавало деревьям устойчивость, а ещё впечатление атмосферы влажного тропического леса. Но самым неприятным в этом лесу был его нижний ярус: весь ольшаник стоял в высоких и труднопроходимых дебрях крапивы. Поднимаясь на 1,5-2 метра, она значительно затрудняла передвижения, но в то же время этот, своего рода, второй лес частично скрывал меня от глаз сов. Ухудшали положение вязкий чёрный ил и обилие мёртвого ольхового валежника, состоящего из опавших веток (создающих ненужный треск), которые затрудняли передвижение, а также лишний раз настораживали птиц.

Тем временем, пронзительные и протяжные переклички наполняли сумеречный лес ещё большей таинственностью и первозданностью. Я шёл на голос. Подо мной предательски ломались сучья и хлюпала илистая жижа. Ну, и, конечно же, комары,.. куда ж без них. Иногда голоса смолкали, но совсем скоро возобновлялись. Около корня одного из деревьев прошмыгнул слёток какой-то мелкой лесной птички. Голос усиливался – я приближался. Но сориентироваться во всё более сгущающихся сумерках было непросто. И вот, наконец-то, я увидел её. Слегка раздувшимся «столбиком» птица сидела на отходящей в сторону двухметровой толстой ветке, располагаясь на четырёхметровой высоте. Сова была видно хорошо. Она сидела над сплошным морем крапивы и смотрела на меня. И снова…чёрные глаза. Видимо, это из-за темноты. Через 10 минут птица слетела с присады растворилась в тёмной зелени леса. К тому времени, было уже половина одиннадцатого. В предночном мраке леса трудно было что-либо разобрать. Неожиданно обычный голос сменился совершенно другим, но который я слышал давно в деревне «кьюк-кьюк-кьюк». Звук был всё также быстр, равно как скрипуч, так и пронзителен. Эти три слога, произносимые вместе, чередовались с интервалом в 10-20 секунд. Хоть и с усилием, но я обнаружил кричащую птицу. Также «столбиком», но уже вытянувшись, она неподвижно сидела на вертикальном четырёхметровом ольховом пне. Рассмотреть детали даже в бинокль я уже не мог: чёрным силуэтом сова казалась продолжением пня, равного ей и по толщине. Однако, и она быстро улетела, навсегда растворившись в лесной темноте. А вслед за ней я увидел и улетающую вторую птицу.

Вечером следующего дня я продолжил поиски ушастых сов в том же лесу. Вокализации начались также после 21:00. Всё так же увязая в илистой жиже, я с трудом лез сквозь крапиву, утопая в ней по шею. Поднятые тучи комаров не давали никаких попыток отдохнуть, проникая во все уязвимые места и кусая. В ольховнике царила мёртвая тишина, нарушаемая лишь звоном комариных туч. А кругом - сумеречный, тёмно-зелёный мрак. Ориентируясь на совиный голос, я осматривал высокие пни. Забираться куда-то далеко, следуя на голоса, было уже не под силу. Мёртвый веточный валежник, как и сами упавшие стволы деревьев, отлично спрятанные крапивой, равно как и её прочнейшие стебли, оплетающие ноги, в значительной мере затрудняли путь. Мне вдруг показалось, что я увидел нечто. Приложив к глазам бинокль, я продолжал поднимать взор, следуя наклонному и тонкому стволику ольхи, пытаясь всмотреться в то, что там было, несмотря на темноту ежеминутно поражающую лес с всё большей силой. И вот передо мной в лесном мраке предстало что-то живое, находящееся всего в 7-8 метрах впереди. Всё на той же изогнутой ольхе сидела сова! Сумрак вечернего леса и сама тьма, порождённая им, в первые секунды превратили сову в большую кошку, забравшуюся на дерево и собранную в один сплошной комок. Но это была хищная птица.

Забыв о комарах, я не отрывался от бинокля: обхватив дерево мохнатыми светлыми лапами, большая и массивная по виду птица, чуть нагнувшись, сидела боком, отвернув от меня голову. Высота молоденькой ольхи была небольшой, птица сидела, где-то на высоте 3,5 м. Я обратил внимание на то, что сова старалась не реагировать на меня и совершенно не боялась Оборачивалась она на меня только, когда под ногой вдруг хрустела ветка, или на очередной хлопок по лицу или шее, чтобы убить комара. Но уже скоро сова отворачивалась, не видя во мне какой-то угрозы. Несмотря на усиливающуюся тьму, в бинокль хорошо можно было рассмотреть её окраску и рисунок оперения. От шеи птицы вдоль по груди струились черноватые узкие пестрины, по бокам тела в нижней части были заметны поперечные тёмные полоски, образующие с нитевидными продольными своеобразный сетчатый рисунок. Хорошо выраженный лицевой диск был окаймлён белой тонкой линией, особенно заметной сверху и снизу. Но опять же две детали, которые всё также как и прежде, определили сову, как неясыть обыкновенную: у сидящей птицы вообще не наблюдалось перьевых ушек и всё также – чёрные глаза (что, возможно, из-за темноты).

За всё время наблюдений (а это составляло не менее 20 минут), сова продолжала пребывать на деревце, поглядывая лишь по сторонам и реже – на меня. Пару раз она медленно поднималась и, распушив перья (отчего казалась вдвое больше) задерживалась на несколько секунд, вероятно, тянулась (один раз испражнилась белым выбросом). Неожиданно сова издала пронзительное «кииии», повторявшееся потом через каждые 20-40 секунд. Из глубины леса ей вторила другая птица. Несмотря на плохую видимость и жуткие условия (комары заедали заживо), я достал блокнот с карандашом и стал зарисовывать сову. Но, в какой-то момент, взглянув на дерево, я не обнаружил её там: бесшумно и скрытно она улетела. Голос её раздался в другом месте. Я ещё продолжал дорисовывать фон, хотя руки, шея и лицо чесались от комариных укусов. Это было невыносимо. Сделав рисунок, на скорую руку, я быстро покинул ольшаник. Время было - около одиннадцати вечера.

Завершить эту главу и всю статью, в целом, я хочу описанием двух находок гнёзд ушастой совы, найденных в разных местах и разное время. И это, к сожалению, тот редкий случай, когда я находил гнёзда сов вообще.

Тот же, 1995 год, но тремя месяцами ранее – 15 апреля. Моя деревушка Никитино Ильинского района, которая упоминалась в шестой главе, живописно устроилась на обширной территории открытых просторов: холмистые поля и луга, чередующиеся низинками, поросшими кустарником, состоящим из ивняка и лиственными породами: берёзой, осиной, или ольхой. Полностью освобождённые от снега бежевые луга с красно-коричневыми таловыми кустами щедро освещались солнечными лучами. Именно солнце, заливающее всё кругом, придавало просторам русской природы наиболее неповторимый колорит и самое истинное олицетворение наступившей весны. На более дальних полях кое где были разбросаны соломенные скирды, а вдали, (километрах в семи), на самом горизонте виднелось село Аньково. Не так далеко от деревни, извиваясь змеёй и гонимая мощным весенним паводком, а потому разлившаяся до невероятных размеров, бешено неслась Сухода. Береговой рельеф был контрастен: от пологих откосов лугов и полей, до глинистых оврагов, один из которых почти вертикальной стеной нависал над речкой на 10-12 метров. Сейчас, в половодье, вода сходила мощным потоком, снося с берегов и везде, где только можно сухие ветки, стебли хвоща или осоки и прочий мусор.

С дальних полей отчётливо разносились брачные трели самых красивых и крупных, а также, редких куликов и постоянных обитателей этих мест - больших кроншнепов. Их громкие песни по-весеннему гармонично сочетались с журчаньем жаворонков, криками чаек и однообразной песенкой полевого конька. Через некоторое время тройка этих больших куликов с криками высоко пронеслась надо мной, пропав в голубизне апрельского неба. На сырых лугах заунывно заливались чибисы. Полевые и луговые луни проносились иногда во время охоты, низко стелясь над землёй. Кое где, посвистывая в воздухе пером, стремительно пролетали парочки крякв. Из дальнего берёзового перелеска прилетел тетерев и, сев довольно близко на куст ивы, принялся склёвывать вокруг себя распустившиеся жёлтые соцветия-барашки – вкусную и более полноценную еду после наскучивших за зиму берёзовых серёжек.

Был уже ранний вечер, когда на одном из крутых поворотов реки я и сделал свой вынужденный привал. И вот почему. Противоположный берег здесь был низиной, заросшей густым ивовым кустарником, сквозь который поднималось несколько берёз и молодых козьих ив. И если добавить к этому подступающий вплотную к кустам прошлогодний бурьян высоких зонтичных, то место, мягко говоря, выглядело совсем неприглядно. Буквально сразу же за этим болотцем круто поднималось уходящее вдаль поле. На северных его склонах местами ещё лежал снег. На одной из невысоких козьих ив отчётливо темнело старое воронье гнездо. При высоте бредины в пять метров, высота его расположения составляла 3,5-4 метра. От того берега дерево было удалено примерно на два-три десятка метров. Подойти ближе мне не позволяла река с её сильным течением и разлившаяся чуть ли не на 20 метров.

Небольшая округлая постройка опиралась на тройную развилку основного стволика, имеющего диаметр в этом месте всего 5-6 см. Приложив бинокль к глазам, я взглянул. В гнезде находилась птица. Мешавшие ветки ближайших деревьев усложняли обзор, но было понятно, что здесь что-то не так. Хоть это было и воронье гнездо, в нём сидела не ворона. Из гнезда торчал хвост: средней длины, почти прямой, а главное – бежево-бурый с чуть заметными тёмными поперечными полосами. Бегая по берегу, я пытался как можно лучше разглядеть птицу на таком расстоянии. Как жаль, что нельзя было приблизиться. Я пытался даже спугнуть её, но она сидела крепко. Все мои старания узнать, кто же там был – были тщетны. И только спустя полчаса, таинственная птица показала себя. Она повернулась на 90 градусов и теперь лежала боком - хвост торчал вертикально - видно было, что она с трудом помещалась в лотке. Но теперь на меня была обращена совиная голова с торчащими перьевыми ушками. В вороньем гнезде сидела ушастая сова! В дальнейшем, она уже не совершала никаких движений и всё время наблюдений оставалась неподвижной. Её глаза были сомкнуты. Я без труда сделал несколько рисунков совы, насиживающей, скорее всего, кладку. Для меня тогда эта встреча стала настоящим открытием. Потом я уже не понаслышке знал, что ушастые совы во время гнездования довольно часто занимают старые гнёзда сорок и серых ворон.

Но история этого гнезда на этом не заканчивалась. Летом, а именно, 10 июня я имел возможность снова оказаться в этих местах. В тот жаркий день, когда речка значительно обмелела, а местами и вовсе пересохла, мне ничего не стоило перебраться на противоположный берег и обследовать как само гнездо, так и окружающую его обстановку. Оказалось, совы его покинули, и теперь гнездо было пустым, а значит, доступным для детального осмотра.

Перейдя речку, я пробрался сквозь высокую осоку и таволгу, дурманящую своим ароматом, подняв тучи комаров и слепней, как быстро достиг гнездового дерева. В его тени, равно как и соседних ив, было немного прохладней. Всю землю под ближайшими деревьями устилал мёртвый ивовый валежник, над которым стоял жгучий лес крапивы. А потому найти какие-либо следы деятельности сов внизу было трудно. На некоторых листьях крапивы белели старые пятна помёта. Сухие прошлогодние зонты, словно высокие скелеты, продолжали стоять под пологом ивняка. С трудом я добрался по тоненькой бредине до гнезда.

Последнее было покинуто птицами довольно давно. Гнездо было небольшим и составляло в диаметре не более 30 см. Построено оно было в основном из сухих ивовых прутьев и немногочисленных добавлений изолированной алюминиевой проволоки (работа серых ворон). Почти плоский лоток был покрыт сплошным толстым слоем непереваренной шерсти мышевидных грызунов: смешанный с костями зверьков, он был сформирован в процессе накопления погадок. Под тяжестью птенцов и в ряде других факторов – во время ливней и прямых солнечных лучей, слой спрессовался и представлял теперь ровную тёмно-серую массу - своеобразную подстилку. Многочисленные челюсти, принадлежавшие, скорее всего, полёвкам, были разбросаны на поверхности лотка. На торчащих сухих прутьях по краям гнезда лежали также старые погадки: часть была разрушена и представляла собой бесформенную массу, другие – ещё сохраняли форму продолговатых комочков. По краям гнезда был обычен сухой беловатый помёт совят в виде бесформенных кучек. Лежащий в гнезде обглоданный и уже сухой скелет пояса задних конечностей свидетельствовал о гибели одного из птенцов. Вероятно, младший, более слабый совёнок был заклёван и съеден старшими собратьями – у сов явление обычное, при недостатке кормов. Рядом оставался пучок коротких хвостовых перьев того же птенчика – всё это издавало смрадный, но не такой сильный запах. Ничего другого здесь больше найдено не было, история этого гнезда закончилась.

Второе гнездо ушастой совы мне нашёл и показал мой товарищ в мае 2003 года в окрестностях своего города. Гнездо располагалось в искусственной посадке лиственниц, стоящей между старыми огородными участками и лесом. Это были молодые и средневозрастные деревья с толщиной ствола 10-25 см. Субстрат с гнездом являлся раздваивающейся мёртвой лиственницей высотой 13-14 м. Гнездо располагалось на высоте 9,5-10 метров, чуть выше места раздвоения стволов. Это была также старая воронья постройка, небольшая теперь (не больше 25 см в диаметре), почти плоская (без выраженного лотка) и целиком состоящая из сухих лиственничных веточек. Гнездо опиралось на две ветки и прижималось к одному из стволов; ориентировано оно было на огородные участки (северо-запад). В гнезде сидело четыре светло-серых пуховых, но крупненьких птенчика с чёрными масками на «лицах». На соседнем дереве сидел пятый – самый взрослый, более оперённый и крупный, уже способный совершать короткие перелёты вблизи гнезда.

В начале нулевых был интересный период в фотосъёмке дикой природы, когда не было ещё цифрового фото. Весь этот период, включая 90-е, вся наша страна пользовалась пластиковыми «мыльницами», благо везде было можно купить цветную фотоплёнку «Кодак». К счастью, в один прекрасный момент, меня посетила идея снимать на эту хорошую плёнку, но не «мыльницей» а нашими советскими фотоаппаратами. Забегая вперёд, отмечу, что, когда я стал охотником (в самом конце 90-х), все последующие нулевые я снимал природу и охоту сначала на имевшийся у меня отцовский «Старт», а потом приобретённые «ФЭД» и «Зенит». В результате, цветные фотографии (по тому времени) казались потрясающими. К чему я это говорю? А именно к тому, что когда товарищ показал гнездо с птенцами, я решил провести съёмку. Снимать решил «Зенитом». Мне хотелось снять гнездо именно на его уровне, а это означало лезть на дерево. И снова повезло - рядом с гнездовой лиственницей (и как раз напротив гнезда) стояла внушительная сосна, но на которую снизу нельзя было забраться, поскольку ветви начинались выше. Помню, как мы с другом колотили примитивную лестницу вдали отсюда, только для того, чтобы увековечить гнездо ушастой совы на фотобумаге. Мне это удалось. Я сделал несколько общих фотографий, а также отдельно - совят. Взрослых птиц поблизости не было видно. Чтобы не беспокоить пушистиков в дальнейшем, мы быстро покинули это место. Это была первая моя фотосъёмка не только совиного гнезда, но и сов, вообще.

Потом был период нескольких лет (2016-2019 гг.), когда я отмечал пребывание выводков ушастых сов прямо у нас в городе. С приходом темноты, птицы, как и прежде, начинали свои концерты в озеленённых зонах, прячась в высоких и густых липах, берёзах и тополях. Их пронзительные и протяжные переклички доносились тихими летними вечерами из нескольких точек города. Хоть я и не мог различить сов в темноте, были те, кто видел их отсиживающихся днём. И это были ушастые совы.

Заключение

Итак, я представил в статье семь видов сов, которых я видел. За всё время наблюдений в моих дневниках осталось также немало записей, касательно этих птиц, но здесь не упоминавшихся, поскольку я не знал, с каким конкретно видом имел дело и тогда и сейчас, даже после тщательного перечитывания. Многие встречи с совами так и остались под знаком вопроса. Так, например, я неоднократно видел этих птиц в свете уличных фонарей зимними ночами, наблюдал многодневную вокализацию одной особи в заброшенном городском парке в самом начале весны, был шокирован пугающими голосами очередной незнакомки во время осенней ночёвки в лесу, спугивал этих птиц с деревьев, слышал множество совиных голосов в разные годы, но все они - и совы и голоса - так и остались без определения, а потому упоминание их не вошло в эти строки. Я знал, что в моём городе отмечалось пребывание мохноногого сыча, но поскольку сам его не видел, то и не отметил. Как говорил известный писатель, журналист и фотограф, Василий Михайлович Песков: «Пишем, что наблюдаем, а чего не наблюдаем, того не пишем». Надеюсь, статья моя на этом не окончится, а, наоборот, найдёт своё продолжение и пополнится со временем новым материалом, равно как и новыми видами сов.

Очерки о животных